Основной закон файлософии — это вопрос об отношении «бумажного» (субстанционально плоского) и выпукло человеческого. Вопрос о первичности однозначно решается в пользу бумаголизма (более образованные файлы предпочитают говорить «папиролизма»), или учения о том, что файлы являются мировой субстанцией. Периодически в среде файлов появляются заблуждающиеся, которые начинают тихо напевать, что будто бы основной вопрос можно решить в пользу людолюбства (или, по файлоучному, — «гуманоидизма»).
Олег Донских
ЛЮДИ И ФАЙЛЫ
(окончание. Начало в №11/2023)
Карен
Карен, бабушка Гавина … Вообще-то она никак не должна была появиться в этой истории, но она никогда никого не спрашивала, что ей делать, это не в ее характере, так и на этот раз… Короче, вошла Карен и начала делать то, что считала нужным. А данном случае — ухаживать за внуком.
Карен любила Гавина. Ее дочь — его мать — умерла от непонятной болезни (через пару дней после того, как врач сказал Карен, что все страшное позади), когда Гавину было шесть годиков. За шесть с половиной лет до этого она дала зарок, что в дом к зятю не появится. После похорон, нарушив слово, что случилось с ней, может быть, первый и последний раз в жизни, она заявилась в этот проклятый, по ее убеждению, дом и взяла внука. Отцу-дураку она сказала, чтобы он их не искал и уехала в Мельбурн. Заодно она бросила мужа, поскольку давно собиралась это сделать, а серьезного повода (если не считать той мелочи, что они друг друга давно и страстно ненавидели) до этих пор не находилось.
Когда Гавину исполнилось восемнадцать, бабушка сказала, что жить вместе им больше нельзя, и сняла ему эту квартирку. На все уговоры Гавина, что за ней нужен уход, что им будет плохо отдельно, и т. п., она строго возразила:
— За кем уход? За мной или за тобой? — И поскольку Гавин не сразу нашелся, что ответить, последнее слово осталось за ней. Как всегда, впрочем.
— Я сегодня еле досидела на своих курсах, чувствовала, что с тобой не все в порядке. — Она ловко доставала и рассовывала принесенные продукты. — Ну, рассказывай, что с тобой.
(Надо тут отвлечься чуть-чуть и сказать, что Карен страстно любила учиться. Школу ей кончить не удалось, она едва умела читать, когда вышла семнадцати лет замуж и поселилась на одинокой ферме с … ладно, об этом обалдуе говорить не стоит. С утра пораньше ей нужно было подоить четырех коров, и пошло, и поехало… Всей работы не переделать, только прибавляется, как всегда бывает в крестьянской жизни. Как только Карен поняла, что ничего нового не будет, она, чтоб не умирать от тоски, вступила в легион св. Марии, а после того, как муж однажды хлестанул ее вожжами, она назло ему стала читать по часу в день, потому что заметила, что ничто его так не раздражает, как ее чтение. И так это ее увлекло, что едва появилась возможность учиться дальше, она тут же ей воспользовалась. Еще в Перте она окончила коротенькие курсы итальянского языка, просто потому, что объявление о них попалось ей на глаза. По приезде в Мельбурн она со страстью ринулась в учебу, как голодная утка в аппетитное болотце).
— Да ничего особенного, — Гавин бы и рад был рассказать поподробнее, но знал, что бабушка его все равно слушать не станет.
— А что же ты тогда валяешься?
— Спину потянул.
— Ну и дурак! Занимаешься дурью, вот оно и вылезает. Бог тебе напомнил.
— Почему дурью? — огорчился больной.
— Ну а как ее назвать, это твоё страховое безделье, как ты его там называешь, охрана здоровья, что ли?
— Ты, бабушка, разве против того, что здоровье нужно охранять, и платить за потерю трудоспособности?
— Ой-ой-ой — слова-то какие мы выговариваем — «тру-до-спо-соб-но-сти»! Конечно, против. Не умеешь работать — не лезь. А полез — пеняй на себя. Мало того, что тебе работу организовали, так еще за твою глупость платить?
— Кто тебе что организовал?
— Представь себе, глупенький, что живешь ты где-нибудь на ферме… — Да, а я сижу сегодня, и такой у нас сейчас учитель хороший, понятно все так говорит.
Гавин знал, что бабушка все равно будет говорить так, как она захочет, и спрашивать ее о чем-нибудь специально бесполезно. И пока она возилась с едой и заодно убирала в спальне, где он лежал, он размышлял о ее словах. Конечно, бабуля просто не понимает, что она говорит. Но как бы вот ей объяснить получше? А то все-таки обидно, что твою работу так…
Бабушка появилась с подносиком, на котором аппетитно устроились на салфеточке румяные кусочки пирога и чашка какао.
— Ешь, больной. Так вот, живешь ты на ферме, вокруг никого на пять километров, в церковь сходить — двенадцать. Никто тебе ничего не говорит, что делать и как. Встал — и трудись: тебе надо и за скотиной посмотреть, и ограду поправить, и воду… У нас вода за полкилометра была, пруд такой, дамбой ручей перегородили, мы ее в бочках на телеге возили. Да еще и черпать ее надо было, она внизу. Мы с дедом твоим вдвоем ездили… Один раз, я только два месяца как твою мать родила, поехали, а дед твой (она мужа никогда по имени не называла, или «он», или «твой дед», это когда с Гавином говорила) запряг, нарочно запряг, лошадь, которую мы отдельно от других держали, а то она дралась сильно с другими… Да еще и поставил меня наверху. Обычно-то он сам сверху стоял, воду таскать тяжелее, а тут наоборот. Ну, я тогда сильная была, он снизу воду черпает, а я наверх вытаскиваю и в бочку наливаю. А шоры еще не закреплены были, как следует, болтались, она, лошадь, все видит, нервничает. Ну, только я стала третью бадью выливать, она как дернет, и ускакала. А я на спину упала, и еще головой треснулась… Он смеется, а я встала, в глазах темно, и падаю, встаю и падаю. Он меня обругал, лошадь догнал, поймал и домой поехал. А я понемножку приползла.
— Ты мне никогда не рассказывала. — Гавин всегда удивлялся, как в бабушке всегда открывалось что-то новое. — А потом что?
— А что потом? Доползла. Ты ешь лучше, жуй хорошо, а то ты и так хилый у меня, в кого только?
— Ну а причем здесь «кто-то организовал»?
— Как причем? Что люди сделают из жизни, то она и есть. То и имеют. Ты избаловался страшно, хочешь, чтобы тебе и работу дали, платили за нее, да еще за глупость приплачивали.
— Так ведь все так.
— А тебе что, легче от того, что балбесов вокруг много?
— Жизнь такая.
— «Такая — такая», — передразнила его бабушка, — жизнь всегда одна, какая есть. Неча на зеркало пенять, коли рожа… Завтра сразу после курсов приду. Вставать-то можешь?
— Могу понемножку.
— Ну оно всегда сначала плохо, потом полегче станет. Я тогда через неделю уже опять за водой ездила. Врач один в Перте говорил, что так быть не могло, со сломанным позвонком и сотрясением. Ну, у врачей не могло, а в жизни сколько угодно.
И бабушка убежала.
Гавин, мысль и новорожденный файлик
Гавин лежал и думал, что бабушка устарела, не понимает городской жизни, здесь все не так. И хорошо, что за водой дальше соседней комнаты ходить не надо, дурных лошадей нет, и можно нормально жить. Неожиданно к нему пришла мысль. Она начала устраиваться в его непросторной головке. Гавин хотел было попросить ее убраться, но скоро сник, поняв, что она всерьез и надолго. Эта была не мыслишка какая-нибудь об «как лучше ущучить», эта была серьезная мысль о жизни и о себе. Она обустроилась и стала Гавина шпынять. Гавин не сдавался и позвал мечту, чтобы эту наглую мысль прогнать. Мечта появилась, но куцая какая-то, несолидная, появилась, прохрусталила неясно и растаяла. А мысль осталась.
Хворает Гавин, а жалоба его, едва вылупившись, полная свежих канцелярских надежд, стала осваивать складки окружающего бюрократического пространства. Сначала она встретилась, понятно, с Крисом, который, усмехнувшись по поводу мусорного инцидента, сопроводил ее тремя новыми разлинованными листочками и, выждав положенные десять дней, отправил ее в другую страховую компанию. Там она попала в теплые сухие ручки двойника Гавина — правда, дамского пола и с именем Гвенда, — но какое это несущественное различие в бумажном мире! — обзавелась уютными картонными одежками и листочком для собственной биографии, и прилегла отдохнуть в одну картонную коробку с несколькими другими надеющимися. Здесь, на заслуженном отдыхе, который должен был продлиться 28 дней, она подружилась с парочкой своих товарок, снабдивших ее симпатичными сплетнями о клиентах и врачах и, главное, о правильной тактике поведения.
Доктор Гуди и его сны
Ночью к доктору Гуди пришел сон, неудобный, как раскрытый парашют в квартире. Сначала он долго не мог заснуть. Потому что поужинал, как попало, а жена только через месяц приедет. Не спалось доктору. Пока он маялся, перед ним стал вырисовываться вопрос. Гуди понимал, что не хотел этого вопроса, но тот лез ему в глаза все назойливей, и доктор понял, что надо с ним познакомиться. «А зачем ты работаешь? На что ты это все делаешь? Любишь работу свою, что ли?» — встало перед ним. Он страшно удивился нелепому вопросу — деньги же! А тот дальше лезет — «А не хватит тебе?» — А кому когда хватает? — Отвечает доктор уверенно. «Ну и счастлив ты со своими деньгами?» — А без них-то еще хуже, — неожиданно отвечается у доктора. И он вдруг осознает нелепость такого ответа. Потому что вопрос расхохотался и ляпнул: «Плохо-таки тебе, Гуди, плохо». Довел его вопрос. Вот так сидит себе мышка в сырной головке, грызет потихоньку, никого не трогает, уютно сидит, сытенько… И вдруг — бам! выщелкнуло по носу из сыра, и очутилась она на слепящем солнышке, где? — что? — и уже рядышком котик чуется… Неприятность. «Можно сказать, что его личная жизнь никакого вопроса глупого не касается. Да оно так и есть — конечно, не касается. Ну а для себя он уверен, что любит? Любишь — не любишь работу? вопрос-то в самом деле другой — Зачем живешь, для кого? — Жить надо, вот и работаешь. — А зачем надо, кому? Жене без разницы по большому счету. У нее и своих денег достаточно в Италии по музеям болтаться. Дочь. Он им с зятем, конечно, денег занимает, без процентов. Да и подарки дарит… Полгода назад она даже к нему заехала просто так, правда, торопилась на какое-то сборище и смоталась через полчаса… Он хотел тогда насчет завещания ей сказать, но получалось некстати, и он не сказал…» Гуди представил себя в своей клинике. В глаза заглядывает секретарша — он ее кормит своей практикой, будешь заглядывать, как без работы походишь! больные вежливые, сколько надо ждут, лишь бы принял… на собраниях коллеги всегда советуются с ним. Правда, больше по денежной части, знают, что его не проведешь. А тут эта мамаша задрипанная — «сядь под дерево с копилкой, ненужный человек» — дура!» Ему вспомнилось, как он лет тридцать назад увлекся одним учением, как по языку любой диагноз поставить, сюда приезжал один специалист. Но сейчас уже только привычка осталась… Ладно, завтра войдет он в клинику, секретарша с почтением… И мышка юркнула ловко в сырную норку и крепко хлопнула корочкой.
Он стал соображать свои финансовые дела: «Этот дом давно выкуплен; тот, который он купил пополам с женой в горах и сдает любителям природы не очень удачной покупкой оказался, но все же хоть себя окупает… с банком, правда, не хватит полностью рассчитаться… Вот акции удачно он взял последний раз, когда государственную телефонную компанию приватизировали. Он тогда пятнадцать тысяч акций купил и уже на каждой минимум два доллара наросло… может, продать? Нет, подержу еще, они сильно пока не упадут, растут понемножку…» Мысли о долларах его всегда успокаивали, и к нему пришел сон.
Идет он по длинному коридору — не коридору, проход такой, уютный, тихий, вьется кругами, а идти приятно. долго он идет сначала один, потом народ прибывать начинает, солидный народ — врачи, юристы, политики-прохиндеи… Идут, уважают друг друга, густятся и уважают… и, что забавно, вроде бы все знают, куда идут… поэтому и вид у всех серьезный донельзя. как всегда, когда надо изображать, что знаешь… хорошо ему идти, хотя его а стенке прижимают… стенка розовая, мягкая такая, и проход на какие-то осеки разбит и круглый в сечении. И он как бы один, сам по себе, но со всеми идет. Друг на друга все дружелюбно смотрят, и легкий шумок, хотя никто не разговаривает, все и так все понимают. а он все пытается сообразить, куда же они идут… стенки теплые и кажется, будто пульсируют чуть-чуть… захотел назад повернуть — не получается… и никто не мешает, а не выходит… вперед только идется.. Душновато, правда, становится. народу много… и женщина перед ним, откуда взялась? — не из наших, явно,. невысокая , маленькая, а пройти он не может, и обойти нельзя почему-то… а он знает, что надо идти и начинает сердиться. _ женщина прямо перед ним, а лица не разобрать, и он еще больше сердится… Толпа вся уже исчезла, и ему спешить надо, а она стоит, мешает,. — хочет сказать ей — «уди, мол, не стой, мне так хорошо идти было». а тут она гнусно так: «Иди-ка, сядь под аппендицит!». и он сразу понял, что это опять та мамаша со своими глупостями.
Проснулся чуть свет доктор Гуди и думает, что за дурацкий сон! И вдруг до него дошло, что проход этот, коридор подозрительно напоминает ту схему кишечного тракта в разрезе, которая у него в кабинете в клинике висит, чтобы напоминать пациентам, что они к врачу пришли, не подумали случайно, что в гости к Саддаму Хусейну. «Ну и ассоциация! А если продолжить ее и спросить, во что там превращаешься и что дальше происходит? Фу! До чего девка-дура довела! Да! Не забыть ей счет послать за разбитое стекло, хотя… это дело доктора Хазелоффа, пусть Тони с ней разбирается, а с него хватит!» И доктор Гуди пошел принимать душ .
Бедный Гавин
Лежит Гавин, хворает, не спится ему. Ужасно, как себя жалко стало. «А ведь я такой хороший, добросовестный, а ведь умру — никто, кроме бабушки, не пожалеет. На работе поохают, порядка ради, девицы и забудут… и жалобу закроют». Смотрит Гавин на потолок и вспоминает, как в детстве болел корью. Он тогда страшно испугался, что у него по телу красные пятна пошли, кричал так… и бабушка рядом с ним неделю не спала — как он ее позовет — она сразу: «Что, сладкий мой?» И руки ее вспоминает, он тогда любил ее руку под голову поглубже засунуть и так засыпал… и она ему что-то вкусное-вкусное такое давала, душистое: «Пей, сладенький, тебе побольше пить надо». А он еще капризничал тогда, специально, чтобы она его поуспокаивала… Дурак, школу не закончил. Бабушка говорила ему, а он все хотел быстрее зарабатывать начать… Ну, станет он старшим клерком, даже менеджером, а больше-то ему не светит…» Плохо Гавину. И тут слышит он — дверь открывается и входит бабушка, озабоченная, и сразу к нему:
— Ну что, сладкий мой? Плохо тебе?
— Плохо, бабушка.
Доктор Гуди и новость
Когда представитель самой гуманной профессии через неделю опять появился на улице имени автора «Потерянного рая», его встретила расстроенная секретарша.
— Что такое, Барбара?
— Ой, доктор Гуди, знаете, — тихо затараторила девушка, — Саманта Кассар умерла.
— Я не помню эту больную
— Да вы помните, вы тогда ее ребенка принимали, она еще платить сразу не хотела.
— Да, вспоминаю, — нехотя тянул доктор Гуди, — а как это случилось?
— А она, оказывается, а тот же день вместе с малышом прямо под грузовик зарулила, знаете там, на улице Воригал? У нее старый «Фольксваген», знаете, жучок, и на нем. По новостям передавали. Полиция говорит, что это чудо, как ребенок мог уцелеть, их прямо из-под грузовика вытаскивали. Она через час в больнице умерла, а ребенку хоть бы хны — ни одной царапины.
— Да-а-а, — протянул доктор Гуди, — теперь Тони трудно будет за стекло получить… Хотя все равно надо попробовать, родственникам написать.
Секретарша посмотрела на него, восхитилась и сказала:
— У вас сегодня двадцать четыре человека записаны и еще три так уже ждут.
— Хорошо, кофе мне, пожалуйста, принесите в кабинет.
Рядом с файлами
До двенадцати часов в конторе стоял тихий рабочий шумок: шелестела бумага, шли негромкие переговоры по делу, перебиваемые телефонными звонками… Потом кондиционеры начинали распространять по помещениям легкий, постепенно усиливающийся запах съестного, носы клерков транслировали эту информацию своим хозяевам, и рабочий темп начинал давать небольшие перебои. Затем в контору с наигранным весельем вбегал пожилой служащий из соседнего кафе и тоном матери, которая будит маленького ребенка, провозглашал:
— Прибыл обед! Прибыл обед!
И клерки делово кучковались вокруг тележки, где в целлофановых пакетиках лежало то, что они обычно принимают внутрь для поддержания нормальной работы своих организмов. Провиантский служащий приватно объяснял каждому, что сегодня скрывается в пакетиках и, обменяв часть из них на бумажки и металлические кружочки и сразу став постаревшим и озабоченным, двигал со своей тележкой в следующее помещение.
Клерки, кормившиеся у провиантского, немедленно приступали к приему пищи, другие доставали питательные сверточки из своих портфелей, организовывали себе кофе или чай, к оторые шли за счет компании, и следовали примеру первых, кое-кто, как Гавин, харчевался в соседнем «Макдональдсе». Клерки дружно переставали говорить о работе и говорили о еде, потому что клерк всегда говорит о том, что у него перед глазами: положат перед ним папку с жалобой — он говорит о жалобе, попадется на глаза газета — он говорит о футболе, посадят в машину — говорит о ремонте, пробках и полиции, поставят питание говорит о питании. Закончив процедуру насыщения, клерки приступали к перекуру и компьютерным играм. К концу перерыва их начинали подмучивать несильные плотские желаньица, и они позволяли себе пошутить с половым подтекстом, однако границ, очерченных соответствующим законодательным актом (чтобы, не дай Бог! не обвинили в нечестивых приставаниях).
Потом они вкручивались в рабочий ритм еще на полтора-два часа, после чего наступал повойный час. Это час после полудня, когда у клерков начинают затекать мышцы, и конторы оглашаются диковатыми звуками. В этих лесных звуках человеческое естество клерка выражает свой протест по поводу многочасового сидения здоровых людей, которые должны бы бегать за добычей не в соседний супермаркет. Сначала клерки неосознанно подвывают и выпевают странные немелодичные звуковые комбинации, потом они отвлекаются от работы и шутят. Потом клерки помоложе кидаются канцтоварами и играют шариковыми ручками в минифутбол между столами, клерки постарше морально, а изредка и физически, их поддерживают.
Крис повыл-повыл, отвел душу и тупо уставился на телефон, который от этого взгляда вздрогнул и задребезжал. «Вот, паскуда», — пробормотал толстый менеджер, с ненавистью глядя на досадное чудо цивилизации.
— Слышь, Крис, раздался голос приятеля из другой страховой компании, — я тут по поводу жалобы Гавина Вивера. Придется ее признать. Я получил два медицинских заключения, и в обоих говорится, что работа явилась существенным фактором, приведшим к травме, я ее оценил на 13 недель в 11200 долларов.
— Ну, ладно, признать, так признать, — равнодушно отнесся Крис. Потом они с полчасика поговорили о шансах «Западных бульдогов» в следующем туре чемпионата, а потом еще полчасика вдохновенно обсуждали, что будут делать в субботу и воскресенье.
После этого Крис рассматривал поступившие жалобы и игрался с именами жалобщиков — он всегда старался их как-то переделать. Тут был некий «Зденко», Крис покрутил его — «Менко — обменко — дуденко… наконец, блеснула яркая мысль — он добавил к началу имени букву «Б» и остался очень доволен собой. Надо сказать, что для бумажно-файлового рабочего ничего обидного в этом не было, так как чувство юмора у них совсем другое.
Файл: младенчество
Жалоба Гавина с понятным удовлетворением восприняла свое признание и распорядилась наградить себя за четырехнедельное терпение несколькими красивыми строчками в биографии, что Гвенда тут же и сделала. После этого, жалоба распорядилась, чтобы было послано письмо в страховую компанию, где работал Гавин, и одно письмо ему самому; во-вторых, озаботила Гвенду и Гавина, чтобы они регулярно питали ее счетами и сертификатами; и, в-третьих, обеспечив довольствие, потребовала, чтобы ее поместили в стройные ряды открытых файлов, где она немедленно начала чесать свой квадратный язык, активно включившись в вечные сплетни файловых междусобойчиков.
Бедный Гавин, продолжение
С Гавином случилась беда: он стал падать. Спина не так уж сильно болела (он ее, правда, все время чувствовал, когда приходилось ходить и, особенно когда нагибался, да еще стало больно отдавать в правую ногу), но это было более-менее терпимо, А тут он ковылял по комнате и рухнул, вырубился. Растерялся. И стал думать, а что, если такое случится, когда он пойдет в магазин? Палочка бы помогла. Он написал письмо Гвенде, что просит трость ходильную простую ценой до 50 долларов (он заранее похлопотал выяснить, где поближе можно такую купить, и, не потратив и двух часов, узнал детали). Еще он знал, что для приобретения трости нужно письмо от лечащего врача, Таковым был доктор Тауни, но он сейчас активно отдыхал от своих пациентов на Бали. Пришлось опять обращаться а доктору Гуди. Гавин позвонил в клинику на улице Мильтона и передал секретарше свою просьбу. Та объяснила, что Гуди будет только в пятницу, и нужно записаться на прием. Хотя все уже было расписано, секретарша пообещала, что если он придет пораньше и подождет, она постарается, чтобы он на прием попал. Это означало, что палка будет не раньше, чем через неделю. А Гавин опять сегодня падал.
Он с тоски включил телевизор. Вошла бабушка (она теперь регулярно у него бывала после своих курсов) и сразу телевизор выключила:
— Зачем глаза портишь? Бог время дал — лежи, читай книжку хорошую. Ты когда, скажи честно, последнюю книжку-то прочитал?
— Ну, … давно.
— То-то и оно, что давно, а всякую дрянь смотришь.
— А что, по телевизору хорошего не показывают, что ли? Недавно я такую передачу про пирамиды смотрел!
Бабушка согласилась, что иногда, хотя и очень редко, по телевизору передавали интересное. (Недавно им лектор рекомендовал одну передачу по Эс-БиЭс). И удивленно посмотрела на внука — она всегда страшно удивлялась, когда он говорил что-нибудь толковое, по ее мнению. Бывало это, правда, страшно редко. Может быть, поэтому Гавин всегда в ее присутствии чувствовал себя очень маленьким.
Она стала рассказывать про древних кельтов (она сейчас ходила на соответствующие курсы). Гавин пожаловался насчет палочки. Бабушка спросила:
— А если ты сейчас пойдешь и купишь?
— Тогда мне не оплатят, сначала нужно получить добро от страховой компании.
— А ты позвони им и объясни.
— А им еще нужно письмо от врача.
— А-а, — протянула бабушка и выскользнула из комнаты. Гавин даже не успел спросить, куда.
Через полчаса Карен появилась с палочкой, и не простой, а четырехногой, которую можно ставить, где хочешь, а не прислонять к чему-нибудь.
— Пользуйся, потом мне отдашь.
— А где ты ее взяла?
— Там еще есть.
— Ну а где, все же?
— В «Армии Спасения», недалеко тут. Они дают напрокат бесплатно, я на себя записала.
— Спасибо, бабуля.
Но Карен не слышала, потому что уже хлопотала на кухоньке.
Через какое-то время она позвала внука:
— Иди, болящий, подкрепись. Может, тебе съездить в деревню, поработать, яблоки, что ли, пособирать? У меня знакомая есть недалеко от Шеппертона, на ферме, хорошая женщина, она сколько раз меня приглашала, но мне не хочется занятия пропускать. А ты бы у нее пожил, поработал, и все бы как рукой сняло.
Гавин чуть не подавился, закашлялся:
— Да я хожу-то, все время о спине думаю.
— Поэтому и болеешь. Ну, подумай, а я всегда ей позвоню, договорюсь.
На другой день Гавин пошел погулять, Спина практически не болела, но он нес ее осторожно, боясь лишних движений. Мысль его больше не точила: она просто поселилась в его головке, обжилась и открывала ему какие-то странные горизонты.
Он шел медленно, опираясь на палочку, и наблюдал, как пирамидального вида женщина с усилием вытолкнула себя из старенькой машины и трудно передвигая коротенькими ножками добралась до банкомата. Полезла под нечистую трикотажную распашонку, долго там шарила, достала пачку замусоленных бумажек, вылущила из них карточку, попробовала сунуть карточку в щель, не дотянулась, опять полезла под распашонку прятать лишнее, убрала, с усилием придавила к банкомату живот и через него, покраснев от натуги, ухитрилась коротенькой ручкой толкать карточку в щель, пока автомат сам не потянул ее внутрь. Отдохнула. Набрала цифры… Раньше бы Гавин думал примерно так: «Вот бадья сальная, отъелась, конечно, попробуй через такое брюхо дотягиваться, трико еще в обтяжку надела, думает «красиво», конечно, гиппопотаму понравится, жрать меньше надо…» А сейчас, обходя даму и глядя на тусклые жирноватые перышки, должные изображать прическу, Гавин неожиданно для себя вдруг представил, как ей тяжко живется, еще хуже, чем ему. «Наверное, она больная, что ее так разнесло. И уже даже не заботится, чтобы нравиться кому-то. А ведь не старая… И, может быть, дети у нее. Как ей с ними и хозяйством управляться, если даже деньги взять для нее проблема такая…
Он повернул на тихую улочку и медленно двигался вдоль палисадничков. Вдруг услышал мерное прерывистое пыхтенье за своей спиной. Осторожно повернув голову, он открыл, что шагах в трех за ним бежит красный человек в спортивных трусах, не шустро так бежит, но пыхтит старательно. Тут его внимание отвлек старичок, который, поставив у мусорного ящика здоровенный полупустой мешок из рогожи, интересовался содержимым мусорного ящика. Сначала поверхностно, а потом и глубинно. Раньше бы Гавин брезгливо подумал: «Не стыдно тебе, старикан, по мусорным ящикам шарить, жестянки по два цента выковыривать?» А Гавин с мыслью смотрел на деда и думал: «Что же тебя, бедного, довело до жизни такой? Поди и дома тоже нет. Поравнявшись со стариком, он приветливо поздоровался. Тот ошалело глянул на юнца с палочкой, пробормотал что-то вроде «Забухни, повидло», и, подхватив мешок, досадливо зарезвил дальше. Гавин растерялся, стал думать про такую мусорную жизнь, но мысль ненароком подкинула ему образ мусорных ящиков, в которых нужда заставила его самого рыться, и он даже заурчал от досады. Его отвлекло пыхтение бегуна, который уже приблизился к нему и мчался сзади примерно в двух-полутора шагах. Так они продвигались еще пару кварталов — Гавин тихо свою спину несет, а чуть сзади бегун от инфаркта удирает. Раньше бы Гавин ехидно подумал: «Беги, беги, от инфаркта убежишь, а инсультик догонит… Но сейчас его мыслительный аппаратик работал в другую сторону: «Молодец, дядя, тяжело тебе, а пыхтишь чайничком, трудишься. Я вот тоже от жалобы своей уйти пытаюсь, от своего мусорного ящика удираю». Так и удирали они от своих напастей: Гавин с палочкой и почти рядом мужик в трусах. До того мужик, однако, распалился, что еще через два квартальчика чуть Гавина не обогнал, но навстречу некстати старушка с тележкой шла, и пришлось отстать. Гавин обернулся, и со страдальческим пониманием в глазах они навсегда расстались.
Файл: подросточек
Через десять дней жалоба Гавина распорядилась, чтобы ее угостили счетом на трость ходильную, потому что она уже скушала просьбу от Гавина и справку от доктора Гуди, в которой врач важно заключал, что таковая трость «может способствовать облегчению процесса восстановления, и т. д.» И жалоба в ожидании счета проголодалась. Она потеребила Гвенду, но та не вняла. И файл решил наказать Гвенду за нерадивость. Он внушил двойнику Криса проверить, все ли с ним в порядке. Тот полистал файл и через пять минут позвал Гвенду.
— А письмо послано в ортопедический магазин с разрешением приобрести трость ходильную?
— Ой, я же забыла… — засуетилась Гвенда.
— Пошли обязательно, и не забудь отметить, что послано, и распишись обязательно, а то я заметил, ты часто не расписываешься. Да, сними копию с письма, когда будешь посылать, и подшей в файл.
Файл с одобрением внимал этому конторскому диалогу и про себя поддакнул, когда услышал, что его покормят копией. При этом он знал, как по поводу трости ходильной можно покормиться дополнительно. Что он затеял, выяснится немного дальше, а пока он вернулся на полку и со вниманием стал слушать, как один из файлов рассказывал очередную из своих историй. «15 октября 1997 года подфайлик (номер дела такой-то согласно Акту пункт такой-то) подлежал очередной периодической процедуре обследования на предмет акцепции пролонгирования… » (Поскольку файлы общаются между собой на непередаваемом офише-канцелярите и автору, к сожалению, не хватает ни смелости, ни умения воспроизвести его во всех деталях со всеми витиеватыми ходами файловой мысли и со всеми оттенками, поэтому дальнейший ход истории будет лишь кратко намечен на обычном примитивном разговорном языке). Итак, одной получившей травму женщине предстояло очередное обследование. Поскольку длилась история с травмой долго, и часто случается, что при таком долгом сидении и лечении люди впадают в депрессии, ее направили к психиатру. Примерно в это же время демократически (т. е. в соответствии со свободным волеизъявлением одного истинного гражданина) поступил сигнал, что женщина-подфайлик прирабатывает уборщицей в одном из ресторанов. Поступивший сигнал следовало проверить, и был послан заказ в соответствующую организацию. Короче, начинает психиатр доверительно требушить подфайлика женского пола по своему опроснику, как та вдруг жалуется на то, что за ней следят, и в деталях описывает машину, в которой детективы останавливаются около ее дома и у ресторана (куда она часто бегает к подруге) и наружность самих детективов. Через три дня в контору приходит вместе со счетом примерно на 500 долларов заключение, где психиатр на блестящем офише сначала благодарит страховую компанию за удовольствие обследовать данного подфайлика, а затем красочно описывает обнаруженные им симптомы паранойи и мании преследования у указанного подфайлика. Тем временем слежка никаких положительных результатов не приносит. И вскоре подфайлик получает очень доброжелательное письмо с предложением пройти курс лечения у психиатра, что «поможет ей как можно быстрее вернуться к исполнению прежних трудовых обязанностей». Меня ни до ни после так хорошо не кормили, как тогда… » «Это плоско», — спокойно заметил файл с соседней полки, — «а вот у меня . . . .»
Гавин и трость ходильная простая
Пока Гавин грустно размышлял, как ему добраться до магазина, где продаются трости ходильные, к нему постучали. Он добрался до двери: перед ним стояла пожилая соседка Анна.
— Здравствуй, Гавин, — сказала она, — как себя чувствуешь?
— Прекрасно, спасибо, Анна.
— Тут ко мне Карен заскочила вчера, сказала, что ты расхворался. А я сейчас блинчики пеку, возьми, покушай тепленьких.
Гавин потерялся и покраснел:
— Что ты, что ты, Анна! У меня все есть.
— Да не стесняйся, бери, сам-то точно себе не напечешь!
— Ну… как-то… — тянул Гавин.
— Да бери, чего ты чешешься! Карен меня в свое время очень выручила, когда, помнишь? Шон в аварию попал. — И соседка сунула ему в руки тарелочку с несколькими толстыми маслянистыми блинчиками. (Гавин помнил о том, что ее сын Шон побывал в какой-то аварии, но о роли Карен в этом деле до сегодняшнего дня не догадывался). — И еще: если тебе нужно что-нибудь, ты постучи ко мне, не стесняйся, если, скажем, съездить куда, Шон отвезет. Он сейчас на временной работе у меня, вечерами только занят, а днем — пожалуйста.
Гавин ужасно не любил одалживаться, но предложение было так кстати, что он замямлил:
— Знаете, а если бы он меня и вправду свозил бы тут, не очень далеко. — Он помедлил, а потом быстро добавил, — а за бензин я заплачу
— Ой, глупости, какой бензин! воскликнула Анна, — я его минут через пятнадцать к тебе пришлю, а ты съешь блинчиков, одевайся и поезжайте, он все равно без толку околачивается, уже намыливается идти пиво лакать, с другом.
Она ушла. Гавин оделся, разогрел молока и сел попробовать блинчиков. Они оказались не очень вкусными, слишком жирными и с каким-то мыльным привкусом, но с теплым молочком было съедобно.
Вскоре пришел Шон, огромный небритый детина с большим животом и усами.
— Привет, Гавин, — густо произнеслось из-под усов, — Ну что, поехали? Где это?
Шон лихо запарковался недалеко от магазина ортопедических принадлежностей, и они вышли. Гавин вылез из машины с палочкой-многохвосткой из Армии Спасения, но, подумав, засунул ее обратно и двинулся в магазин так. А Шон остался покурить. В магазине были красиво разложены и расставлены разные предметы, которые с видимым удовольствием напоминали человеку о его хрупкости. Гавин глазами нашел то, что ему было нужно и сказал девушке-продавщице (которая, увидев заходящего Гавина, честно отбуркнула «Чем могу вам помочь?» и, глядя на него, тут же забыла о его существовании):
— Я звонил час назад, мое имя Гавин Вивер. Я по системе охраны труда.
Мне бы палочку.
— Трость ходильную простую? — произнесла на офише девушка (она была на работе). — Да у нас большой выбор такого рода изделий… А с кем вы говорили?
Гавин только сейчас сообразил, что он сделал непростительную для клерка глупость — не спросил имя той женщины, с которой разговаривал,
— Я не помню … с женщиной… Но это не так важно. Вам должны были позвонить из страховой компании, что они оплатят мне палочку.
— Трость ходильную, — опять уточнила девушка. — Я пойду узнаю у босса.
— Ладно, я подожду.
Девушка вернулась минуты через три и сообщила:
— Это вы с Жанет, наверное, говорили. Но дело в том, что мы по звонку не продаем, нам в письменном виде нужно.
— Простите, а почему мне по телефону-то не сказали? И что мне сейчас делать?
— Я схожу, спрошу у босса. Вам, значит, нужна трость ходильная простая? — Да, — сказал Гавин.
Девушка опять исчезла, а Гавин с тоской разглядывал магазин.
Девушка еще через три минуты вернулась:
— Босс спрашивает, а, может, вы заплатите наличными, а потом вам компания возместит?
— Да у меня и нет столько с собой.
— А мы любые кредитные карточки принимаем.
— Я карточку с собой не взял.
— А вы тогда в следующий раз приходите, и мы вам сразу продадим.
— Неужели? — съязвил Гавин. — Но дело в том, что я не так близко живу, и мне водить машину сейчас тяжело. Давайте так сделаем, я сейчас звякну в страховую компанию, и они вам факс пришлют, что гарантируют оплату. А то я что же, зря сюда притащился?
— Я сейчас у босса спрошу, — сказала девушка, потом вспомнила, чему ее учили, и вежливо спросила, — а, может быть, вам еще что-нибудь нужно? — у нас сейчас акция — хорошая двадцати процентная скидка на бандажи укрепляющие.
— Может быть, — заявил Гавин, — я пока подумаю, но давайте сначала с палочкой разберемся.
— С тростью ходильной простой? — уточнила девушка.
— С ней, с ней, с родимой.
— Я сейчас у босса спрошу — И девушка опять испарилась.
Потом она вышла и сказала:
— Босс говорит, что мы так продать, к сожалению, не можем. А факс у нас не работает. Хорошо?
Гавин уже дошел до ручки, поэтому уже не так вежливо, как вначале, заявил:
— Хорошо, но не вполне. Знаете что! Я еле-еле сюда добрался, перед этим звонил, пусть ваш босс позвонит в компанию и ему подтвердят, что будет оплачено и назовут адрес, куда послать чек. Можете мне его дать, я сам отправлю.
— Я сейчас, — сказала девушка и убежала. Она появилась довольно скоро: — Босс спрашивает телефон.
Гавин назвал, и девушка опять ушла.
В это время Шон, который уже выкурил пару сигарет и больше курить не хотел, из любопытства заглянул в магазин. Когда он вошел, нежно держа в своей лапе баночку пива, в магазине сразу стало тесно.
— Че так долго-то? — добродушно спросил он.
Гавин очертил ситуацию.
— Ну, бюрократы! Мать их.
В это время вышла девушка и сказала:
— Там обед у них, никто не отвечает. Но вы можете погулять тут, подождать, если хотите. Хорошо?
— Лучше не бывает! Конечно, я мечтал тут похромать вокруг магазина вашего часик-другой, делать-то все равно нечего, — съязвил Гавин. — Ну а все-таки, если без этого обойтись?
— Да, нам бы без этого обойтись, красавица, — миролюбиво вмешался Шон. От его густого голоса зазвякали трости ходильные и прогулочные, простые и сложные вместе с прочим инвентарем.
Девушка робко поглядела на них и пролепетала:
— Я схожу к боссу, спрошу.
— Сходи, сходи, красавица, — гукнул Шон и отхлебнул из баночки.
Через минутку девушка вынырнула и ним опять и невыразительно забормотала:
— Босс говорит, что без предоплаты он все равно не продаст, поэтому, пожалуйста, договоритесь с компанией, пусть они деньги переведут, и тогда сможете забрать трость ходильную простую
— Это про че она, — поинтересовался Шон, — про палку что ли?
— Про нее, она так в прейскуранте называется, — пояснил Гавин.
— Так мы что, зря сюда перлись, что ли?
— Выходит зря. Ты извини меня, Шон, я звонил сюда, они сказали, что можно будет получить, я уж следующий раз сам сюда доберусь.
Шон стоял и думал. Допил пиво. Не глядя поставил банку на какое-то ортопедическое устройство. Потом уставился на девушку и рявкнул:
— Давай шефа сюда! Мы зря перлись что ли? Человек болеет, еле ходит, мы что, в азиатской стране живем? Мы в Австралии живем! Куда правительство смотрит?! У нас на что охрана труда? У нас что, человек никаких прав не имеет?
Застоявшиеся и залежавшиеся товары от радости размять складки и суставы не только зазвякали, но даже задвигались и покатились со своих мест. Особенно энергично рухнула большая стопка коробок, и одна из них стукнула Шона по ноге. Впрочем, он не заметил.
Бедняжка растворилась. Из соседней комнаты послышались ее восклицания и обрывки ответов того, кто, по всей видимости, приходился ее боссом.
Шон двинулся на голоса.
Через пять минут они трое вышли, и Шон сказал Гавину:
— Бери палку свою. У тебя прав нет, что ли?
Гавин вопросительно посмотрел на кургузого босса, тот кивнул: бери, мол. Гавин подошел к стеллажу, возле которого стояли трости ходильные и выбрал светлую деревянную палочку с коричневой ручкой. Шон опять вмешался.
— Ты лучше возьми металлическую, а то деревянная у меня через час сломалась. Она ненамного дороже, зато надолго. Правда, шеф? — Это он уже обращался к боссу. Тот молчал. Зато девушка достала инструкцию на трость ходильную металлическую, допускающую изменение длины в соответствии с ростом пользователя, и начала, как ее учили, пересказывать эту инструкцию, объясняя преимущества металлической трости, которую можно подгонять по росту, перед деревянной, которую нельзя.
Конечно, как опытный файлоблюд Гавин знал, что если было одобрено приобретение трости ходильной простой за сорок пять долларов, то приобретение трости ходильной металлической ценой семьдесят девять долларов девяносто девять центов остается под вопросом. Но стукнутая головка, помноженная на проведенный в магазине час, настолько ослабили в нем рассудительность и осторожность, что он покорно взял металлическую палочку, протянутую Шоном, взял копию выписанного девицей счета, вежливо поблагодарил, и они вышли из магазина.
Файл оперился
Файл терпеливо ждал питания и развлечения, и они пришли, правда, в обратном порядке. Сначала двойник Криса, разбирая почту, позвал к себе Гвенду и недовольно спросил:
— Ты что, одобрила покупку металлической трости за восемьдесят долларов?
Гвенда ответила, что речь шла о деревянной трости за сорок пять, она достала файл и показала письмо. Двойник Криса внимательно прочитал письмо и недовольно сказал:
— Ты посмотри, здесь же просто говорится, что компания одобряет приобретение трости ходильной. А ты даже цену не указала.
— Так ведь в письме доктора Гуди говорится, что трость стоит до пятидесяти долларов.
— Это да, но все равно мы должны были указать цену. Отправь письмо рабочему, пусть обменяет трость, и мы оплатим. И еще составь письмо в магазин, чтобы они обменяли.
Файл с удовлетворением выслушал этот диалог, закусил парой копий составленных Гвендой писем, и, довольный, улегся на полке, чтобы продолжить беседы с приятелями.
Новый поворот
Когда Гавин пришел домой, Карен встретила его восклицанием:
— Ну где же ты ошиваешься!? Я уже беспокоиться начала.
Они сели есть, и Гавин рассказал коротко про блинчики и про свой поход с Шоном в ортопедический магазин. Карен слушала не очень внимательно, хотя и не перебивала, потом стала рассказывать про Труганини — последнюю тасманийку, которая случайно осталась в живых после очистки Тасмании от коренных жителей (она слушала, как догадался Гавин, курс по истории Австралии). Гавин тоже слушал невнимательно и думал про сегодняшнюю покупку. Он всегда считал, что система охраны здоровья очень правильная — если нужна палочка или, скажем, тренажер какой-нибудь, то естественно, рабочий должен написать заявление, получить заключение доктора, что это ему действительно нужно (а то каждый начнет за счет страховой компании тростями ходильными разживаться!) и потом получить ее в магазине, На практике получилось как-то не так. Но это потому, что босс-дурак… В этот момент Гавин отвлекся и посмотрел на бабулю — она уже несколько минут молчала и задумчиво сидела над пустой чашкой. — Что с тобой, бабушка?
— Нет-нет, все ничего. Да, я не спросила, как ты себя чувствуешь?
— Да получше вроде.
— Ну тогда все нормально. Можно уже забыть. Завтра иди на работу
— Так мне доктор освобождение дал до следующей пятницы.
— Ну и что? Ты ведь сам сказал, что чувствуешь себя нормально. Вот и нечего болтаться, душу себе растравлять. Забудь и иди.
— А если хуже станет?
— Не станет. Конечно, если ты сам об этом все время думать будешь, то вообще на всю жизнь калекой останешься. Я же тебе рассказывала, по-моему, как с телеги грохнулась? Ну и что? Ладно, это все ерунда. У меня к тебе серьезное дело есть… Доедай, допивай и пойдем в одно место.
— Куда это?
— Там узнаешь.
— А я вести машину пока опасаюсь.
— На трамвайчике доберемся, Тут недалеко.
— Так в чем дело-то?
— По дороге расскажу
То, что Гавин услышал в трамвае, превосходило всякое воображение.
— Дело вот какое, — начала Карен, — необычное немного… Ты тогда говорил, что не хочешь отдельно жить… Так, может, опять ко мне переедешь? Если не передумал.
Гавину, пока он лежал, упершись пустым взглядом в потолок и взывая к невыразительной мечте, эта мысль в голову заскакивала. Но он знал, насколько бабушка упряма и даже спрашивать ее об этом не решался. Конечно, он был согласен. И выразил он это очень убедительно. Правда, при этом он чувствовал, что дело туг в чем-то другом. И спросил ее.
Карен долго и внимательно смотрела на внука, и сказала:
— Я решила, что мы должны взять ребенка на усыновление.
— ????????????
— Да-да. Я уже бывала в доме ребенка и смотрела.
Из ее рассказа выяснилось, что недавно в аварии погибла женщина, одинокая, родных никого — она приехала сюда из Квинсленда к приятелю, а он ее бросил вскоре. Она даже травилась, но, к счастью, неудачно. А потом у нее родился ребенок, мальчик. И тут беда такая.
— Мне его не дадут, потому что я старуха, — говорила Карен, — а тебе могут. А то будут его из семьи в семью передавать, и ничего путного не получится. И будем вместе жить. Тебе хлопот немного, а когда он подрастет, я даже и умру, ты справишься, ведь он уже почти большой будет. И тебе некогда будет о своих болячках думать…
Но это уже другая история
ПРИЛОЖЕНИЕ:
О файлическом культе и файлософии
Здесь стоит сделать небольшое пояснение о файлократии и файлософии для тех, кто только понаслышке знает жизнь файлов. Она, эта жизнь, сильно отличается от человеческой. Клерки, конечно, старательно делают все возможное, чтобы приблизиться к ним, но все же идеал, так легко и естественно достигаемый даже самым маленьким файликом, остается для них недостижимым. Файлы, правда, относятся к ним за это дружелюбно и одобряют их правильные кормильные действия, но при случае отстаивают свои права и демонстрируют свое превосходство.
«Подфайлик умирает, а файлы остаются на лице земли».
«Ты любишь файл блюсти? — был спрошен файлоблюд.
— Еще бы не любить! Ведь он — мой корм и суд!»
(Из файльклора)
Файлы хорошо относятся к своим служкам. Некоторые по недоразумению (файлы, впрочем, и не ждут от них особого разумения, разве что в пределах службы) считают файлы злыми. Файлы не злые, они обстоятельные и последовательные. Они интуитивно и эмпирически знают главное — за ними закон. Человечки могут хворать, ошибаться, выть, но эти несовершенные создания должны, тем не менее, исправно нести службу. Вынужденно мирясь с несовершенствами человечков, файлы упорно делают все, чтобы улучшить человеческую породу и обеспечить сытую и веселую жизнь себе и будущим файлам. Для этого и создан файлический культ.
Всех служек культа файлы для простоты делят на две категории — файлократов и файлоблюдов, поскольку любимое развлечение файлов — это наблюдать, когда один служка распекает и жучит другого. Тех, кто жучит, файлы относят к разряду файлократов, а, соотвественно, к разряду файлоблюдов тех, кого жучат. Про негодных файлоблюдов, которые плохо заботятся о постоянном жирении файлов, файлы говорят: «Как зло печать с пером шутили, когда тебя производили» (других способов производства себе подобных файлы не знают). Файлы сразу начинают избавляться от них, и делают это очень успешно.
Совершенство файлов начинается с того, что, например, любой файл сразу знает любой язык, который в него положат, хоть сто, а редкий служка знает больше одного-двух.
Про особо плоских файлократов файлы говорят: «Он файлолюбие в душе своей питал, В нем корму своего источник почитал».
Они не устают вспоминать разные эпизоды, связанные с выволочками, полученными файлоблюдами от файлократов. Файлы бережно передают эти эпизоды друг другу, поскольку знают, что после них кормление резко улучшается.
Файлический культ гласит, что каждый файлоблюд стремится стать файлократом, а каждый файлократ — уплоститься до формы бумажного листа, и файлы охотно поддерживают в своих служках эти благородные цивилизационные стремления.
Есть еще третья категория человечков, которую файлы числят неполными служками — это те, по просьбе которых или в связи с которыми служки заводят файлы. В среде файлов их называют «подфайликами». Некоторые подфайлики считаются полезными для культа. Но это редко. (Правда, это был как раз тот случай — когда файлы узнали, что подфайлик файла Гавина из служек, они сразу зауважали своего коллегу — «Тебе плоско будет, у тебя подфайлик хороший, знающий»). Основной принцип а отношении к подфайлику: нет файла — нет подфайлика, а если есть файл — подфайлик уже не нужен.
В рамках файлического культа организована специальная служба — человечки называют ее «юридической», — главная задача которой состоит в обеспечении нормального существования файлов. Файлы позаботились, чтобы эти служки хорошо кормились в самой жирной складке государства, потому что файлы знают голодный служка хуже татарина. Им в помощь приданы письмоводители, счетоводы и другие конторские жучки. Но на этом файлы не останавливаются.
Для того, чтобы избежать даже малейшей возможности плоскудной жизни… Надо пояснить, что идеал файлов — плоскость. Они любят плоскости во всех качествах и видах — плоских служек, плоские остроты, плоские полки. Высшая похвала в их устах — «Плоско!» Когда им приходится встречаться друг с другом в присутственных местах и толковать о жизни, они говорят — «Плоско живется!» или «Плоше не бывает!» — это когда их хорошо питают, одевают и развлекают. Если живется средненько, они говорят: «Могло бы быть поплоше». Если же уход за ними неважнецкий, они говорят: «Плоскудно!» Итак, для того, чтобы избежать даже малейшей возможности плоскудной жизни, файлы направили усилия человечков-служек на создание машин, которые в интересах файлов управляли бы службой и в идеале вовсе вытеснили бы служек куда подальше. С изобретением ксерокса и компьютера эти усилия начинают приносить хороший урожай.
Недавно Его Плоскость — самый большой и самый секретный файл разведагенства одной из великих бюрократических держав — обфайлил ежевековой меморандум, который получил название — «К плоскому будущему». В этом меморандуме с удовлетворением констатируются громадные успехи файлизации.
(Автору удалось одним глазком заглянуть в этот важный документ, и надо сказать, что даже в кратком изложении и переводе с офиша (языка файлов, файлократов и файлоблюдов) на человеческий он выглядит весьма внушительно, а уж что говорить о полном документе!)
Итак: файлы плоско наращивают свой вес: врачи тратят больше времени на кормление файлов, чем на больных; ученые, наконец, переключены на активное бумаготворчество и тратят больше времени на кормление файлов, чем на свои бредни; политики перестали нести отсебятину и озвучивают лоснящиеся файлы. В констатирующей части отмечается также, что быстро растет абсолютное и относительное количество служек, особенно файлоблюдов.
Далее в меморандуме говорится, что благодаря немалым усилиям по файлизации служек из инженерной и строительной складок созданы солидные организации, главная задача которых производство и кормление файлов. Символом этой активности может служить такой примечательный факт: вес файлов, относящихся к металлической штуке, называемой служками «самолетом», превзошел, наконец, вес самой этой штуки. Следующим этапом должен стать танк и подводная лодка, потом аэропорт, а в более далекой перспективе вся индустриальная инфраструктура, а потом и то убогое образование, которое служки называют «природой», хотя сами же обратили ее в «окружающую среду». И тогда уже можно будет обойтись одними файлами, а подфайликов отправить в музей истории файлизации.
Большие успехи сделаны в создании базы для материального обеспечения файлов: наряду с хорошим ростом бумажной промышленности по заказу файлов развивается индустрия по одеванию файлов — служки-модельеры неустанно разрабатывают новые виды папок, дыроколов, скрепок, завязочек, печатей, штампов и штампиков, красок для штампиков и печатей, и других крайне необходимых вещей.
Особое место в меморандуме занимает формулировка закона компьютерной эры: чем больше цифровизируется жизненное пространство файлов, тем больше места каждый из них занимает. Специально указано, что сначала файлы опасались ситуации, когда служки вместо письма начнут использовать компьютеры, но благодаря специальным усилиям по обрушению компьютерных систем была, во-первых, создана ситуация необходимости дублирования файлов в традиционном виде (и файлы получили своих двойников), а, во-вторых, была создана система поддержек, которая позволила резко увеличить объем каждого файла. Это потребовало громадной памяти компьютерных систем, что было достигнуто благодаря закону Мура, который гласит, что мощность компьютеров возрастает в два раза за два года. Файлы одобряют стремление служек поддерживать эту тенденцию, поскольку это создает параллельную файловую вселенную. Здесь душевно отдыхают Коперник и Лобачевский.
И, наконец, главное — даже служки (при всем их умственном убожестве) поняли, что все в мире — это информация. А информация — это файлы. Вселенная — это один большой файл. Возможно, правда, — и есть файлы-поборники этой идеи — что вселенных бесконечное количество. Но больше файлов греет идея плоской вселенной Фридмана. В плоскорозовой перспективе (уже проглядываемой) все служки концентрируются на отведенной им территории и извлекаются оттуда по мере надобности для заботы о разных непредвиденных файловых нуждах. Таким образом, они не будут больше занимать лишнего места на поверхности цивилизованной файлами планеты.
Историю файлы делят на три периода — дикость, варварство и цивилизацию (Льюис Морган украл у файлов эту периодизацию, и за это по наущению файлов был обокраден Энгельсом). Дикость — это период, когда служки болтались сами по себе и о файлах не заботились. Серьезно говоря, этот период выделяется чисто теоретически, поскольку собственно жизнью это, конечно, назвать нельзя.
На этапе варварства появляются первые ростки цивилизованной жизни — в Древнем Египте и Месопотамии — и файлы гордо помнят, что даже те несовершенные файлы уже были настолько выше служек, что пережили и отдельных служек и те государства. Первым служкой, имя которого известно всем файлам, стал Кушим великий из Шумера, его потомками являются так называемые «бухгалтеры», они же «. Эта эпоха оставила восхитительные файлы в виде, например, больших холмов в Ираке, созданных из плоских глиняных табличек. Но самым замечательным достижением является похоронный каменный файл Хеопса, создание величайшего из файлократов — служки Письмоса Иероглифического. (Некоторые файлы даже считают, что его помогали кормить и одевать служкопланетяне с других плоскостей Вселенной, но вопрос этот спорен).
Теперь, наконец, файлы уверенно вышли на этап цивилизации. Но несмотря на впечатляющие успехи до полной победы еще не так близко и нужно упорно трудиться.
Особое место в докладе отведено офишу — языку файлов (некоторые служки называют его «канцеляритом») и файлической трансформации. Если в период варварства файлы заполнялись служками как им Бог на душу положит, то сейчас это нетерпимое положение изменилось к лучшему. Служки уже автоматически переходят на ясный и конторски поэтичный офиш, когда их перо прикасается к бумаге или пальцы к кнопкам клавиатуры. Каждый служка это хорошо знает по себе: вот он изъясняется себе неряшливым и рваным устным языком, но как только перед ним оказывается лист белой бумаги или экран, в его голове происходит файлическая трансформация, и сами по себе начинают складываться ясные многоэтажные конструкции с семью родительными падежами подряд, с восхитительными цепными завязками который-которого-которому, и т. д. и т. п. И вот уже. наконец. сам служка совершенно перестает понимать то, что он пишет, и покорно отдается стихии. В такие моменты истинного служения файлическому культу служки становятся особенно плоскими и сливаются с файлической массой, т. е. живут настоящей жизнью. Это касается не только служек юридического корпуса, но и подфайликов из других общественных складок, таких как ученые, бухгалтеры, учителя, плановики, инженеры, архитекторы, менеджеры, и вообще это касается всех служек и подфайликов, которые производят кормильные тексты.
Служки даже в условиях бессмысленного домашнего времяпрепровождения, (когда ни уходом за файлами, ни их кормлением не занимаются) все меньше используют то, что они называют разговорным языком.
Автору удалось добыть еще один несомненно заслуживающий внимания документ, где в кратчайшей форме излагаются начала файлософии и он, как смог, перевел его с великолепного офиша на примитивный язык будней, пытаясь хоть чуть-чуть сохранить стиль оригинала.
Основной закон файлософии — это вопрос об отношении «бумажного» (субстанционально плоского) и выпукло человеческого. Вопрос о первичности однозначно решается в пользу бумаголизма (более образованные файлы предпочитают говорить «папиролизма»), или учения о том, что файлы являются мировой субстанцией. Периодически в среде файлов появляются заблуждающиеся, которые начинают тихо напевать, что будто бы основной вопрос можно решить в пользу людолюбства (или, по файлоучному, — «гуманоидизма»). Но после той знаменитой отповеди гуманоидитам, которую дал файл Хеопса (обычно его называют просто «Он», поскольку файлы считают недостойным упоминать его имя в присутствии несовершенных)… Он буквально втоптал гуманоидиотов в прах истории, поэтому больше всерьез рассматривать эти бредни никто не станет. Итак, бумажное первично.
Бытие плоско и математично. Истинная математика знает два закона — закон сложения и закон умножения. Вычитание омерзительно. Деление — это один из видов умножения, когда файл делится на новые файлы и они растут параллельно. (Глупенькие служки гадают насчет того, что является темной материей и темной энергией, не понимая того, что здесь они столкнулись с файловой субстанцией.) По определению субстанция — это такая вещь, которая не нуждается ни в чем другом для своего существования. Файлы скоро и не будут нуждаться. Благодаря компьютерам они вскоре станут самодостаточными.
Движение файловой субстанции происходит по принципу закона перехода количества в количество и обратно, (а если служкам это непонятно, то что с них взять!)
Теория познания строится на двух принципах:
- Что в тебе лежит, то ты и знаешь, поэтому истина абсолютна и конкретна одновременно
- Нет ничего в жизни, чего бы не было раньше в файле.
Этика строится на трех положениях:
- Чем плоше тебе, тем плоше всем. Делай другому файлу то, что ты хочешь для себя.
- Файл служке не товарищ. Служка — говорящее орудие.
- Служка пока полезен.
Эстетика файлов проста и формулируется парой слов — «плоскость прекрасна!» Из этого суждения вытекает золотое правило файлоэтики — чем твое сечение толще, тем оно золотее.
Есть еще у файлов тайное учение о складчатости, складчатых структурах и плоскоскладчатой вселенной, но оно исключительно для посвященных, и даже файлы с двумя «секретно» на обложках в него не посвящаются. Это учение включено в протоколы файлонских мудрецов, поэтому никаких деталей о нем автору узнать не удалось.
